Говорить о нем сложно, но очень хочется.
Сразу предупреждаю: будут спойлеры, прятать я их не собираюсь в этот раз.
(спрячу весь текст, потому что простыня)
Итак.
Иннокентий Платонов, родившийся в 1900 году приходит в себя в больнице в 1999.
И нет, он не дряхлый старик, он мужчина в самом расцвете сил, потому что подвергся заморозке во время отсидки на Соловках (можно ли назвать "отсидкой" время, когда приходится беспрестанно каторжно - в прямом смысле - работать?)
Воспоминания - и понимание происходящего, приходят к нему медленно, крошечными сценками.
Вот прогулка вдоль реки, вот самовар, вот пожарные расчеты, едущие по Невскому, вот новогодняя ёлка, вот человек, от которого не осталось имени, а только взгляд его поверх очков. И все эти сценки, все эти детальки наш Иннокентий описывает в своем дневнике, в котором нет дат, а только дни недели.
Ах, как я люблю такие мелочи: звуки и запахи, ощущения. И как хорошо он это описывает... Быт петербуржца начала двадцатого века - не такой, как в музее или исторической хронике, а живой, настоящий. Почему-то напоминало Набокова, чью "Защиту Лужина" я тоже полюбила за эти детальки, за треугольники теней на песке. Только у Водолазкина (или у Платонова) взгляд на все эти детальки через призму почти столетия, от чего все становится ещё яснее.
Мысль, что все эти детали, многие из которых, вроде стрекотания кузнечиков или отблеска костра - вневременные, и куда важнее глобальных исторических событий, мне близка. Мы живём здесь и сейчас, и то, что мы чувствуем здесь и сейчас - это самое важное, что у нас есть.
А вот вторая часть книги совсем не так прекрасна, как первая. Здесь Платонов просит двух своих близких людей вести дневник вместе с ним. И появляются записи совсем иного характера, записи людей, которые не умеют так поймать и описать ощущение, как это делает Платонов. И вроде бы это два новых голоса... Вот только при ином содержании записей и иной даже лексике, ритмика текстов не меняется от автора к автору и это раздражает. Потому что по ритмике тексты разных людей я в первую очередь и отличаю. Вот эту запись я пишу в основном в ритме "Авиатора", и мне это хорошо видно. Я часто после хороших книг на русском, ритм которых мне понятен, некоторое время пишу похоже.
Во второй части я сильнее чувствовала искусственность, видела, как Водолазкин тщательно создавал эту книгу. Не знаю, как это правильно описать. Но мне кажется, я видела именно художественные приемы которые он применяет, чтобы добиться определенного воздействия на читателя. А ведь по-хорошему, должна была лишь ощущать воздействие, не видя, что там, за ширмой. Но для меня и отдельные приемы, и общая канва, повторяющая мои любимые "Цветы для Элджернона" - все это было слишком очевидным. И прием, при котором в итоге все записи теряют своих авторов и дневник становится единым - не сработал из-за изначальной похожести текстов. В итоге завораживающее ощущение рассеялось.
И это только если говорить о технической части. Потому что "как" для меня в "большой литературе" важнее, чем "о чем".
Но и кое что из содержательной части ближе к концу вызывало мой внутренний протест. Но это дело десятое.
Тут должен быть плавно вытекающий из предыдущего текста вывод, но мне сложно. Речь авторская мне безусловно понравилась, но искусственность - оттолкнула. И не знаю, хочу ли ещё читать этого автора. И хочу порекомендовать к прочтению - но я ж все впечатление испортила своим отзывом.
Сложно. Говорила же.
Journal information